За роль этой женщины в фильме «Секретное досье» Мэрил Стрип получила свою рекордную, 21-ую номинацию на «Оскар». Собственно, и сама лента представлена в номинации «Лучший фильм», что, конечно, неудивительно. В новой работе Стивена Спилберга есть все, что могло бы затронуть тончайшие струнки в душе любого американского гражданина: долгие диспуты о свободе слова и прессы, победа демократии над президентской автократией и сильная «женская» тема, что в условиях администрации Трампа и набирающего обороты движения Time's Up не может не привлекать. Но заветных статуэток для Мэрил и самого фильма почти никто не прочит: уж слишком сильны конкуренты и, что называется, «мало экшена». Впрочем, хуже от этого лента не становится, а игра Мэрил Стрип – тем более.
Критики смеются, что в этой картине Спилберг подобрал для своих актеров совершенно не свойственные им амплуа. Тому Хэнксу, привыкшему играть неуверенных простачков, досталась роль амбициозного и наглого главного редактора газеты The Washington Post Бена Брэдли, тогда как Мэрил Стрип, прославившейся ролями стервозных карьеристок, выпало играть стеснительную владелицу семейного бизнеса. Причем, совершенно неожиданно никакую трансформацию из закомплексованной женщины в акулу издательского дела Мэрил не покажет (хотя на самом деле такая трансформация была). Не по сценарию.
Итак, рассказываем, что мы узнали о «первой леди американской журналистики» и самой известной издательнице в мире из фильма Спилберга и не только.
Она всегда стеснялась себя
Женщина, которая стоит за героиней Стрип, действительно была очень робкой. Тот эпизод из ее жизни, который описан в «Секретном досье» – это лишь первая ступень на ее пути к уверенности в себе. Спустя какое-то время она станет грозой Белого дома и одновременно его лучшим другом, бизнес-леди с миллиардным состоянием и обладательницей Пулитцеровской премии – одним словом, той, кем она никогда себя не представляла.
Ее звали Кэтрин Грэм. Она родилась в богатой и весьма известной семье Майеров – капиталистов из Нью-Йорка, сколотивших себе состояние на Уолл-стрит. Отец, Юджин, всегда с головой уходил в работу над новыми проектами по увеличению капитала. Мать, Агнесс, пропадала на светских вечеринках, имея весьма нелестное мнение о собственной дочери, которой, по ее меркам, не хватало природной искорки. Собственно, именно равнодушие мамы и предопределило и усугубило тихий характер девочки и ее низкую самооценку – то, от чего Кэй не сможет избавиться полностью уже никогда.
«Даже, после шестидесяти, когда она станет иконой своего времени, она не потеряет этот внутренний страх, – считает Мэрил Стрип, – не думаю, что она вообще когда-либо переставала сомневаться в себе».
Кэти не имела в своей семье ровно никакого веса. Когда ей было 16, ее отец приобрел на аукционе обанкротившуюся газету The Washington Post – пятую по популярности из пяти столичных газет. Однако никто из родителей не счел нужным сказать об этом своей дочери, которая уже тогда проявляла неподдельный интерес к журналистике: участвовала в выпуске университетской газеты, пробовала себя в написании статей. Ни папа, ни мама не пришли на ее выпускной в университете. Семья также не позволила девушке устроиться в принадлежавшую отцу газету – Кэтрин пришлось поработать около года в Сан-Франциско, прежде чем Юджин нехотя взял ее на самую низкую позицию в The Washington Post, сказав при этом: «Если она не справится, мы сразу же избавимся от нее».
Одна среди мужчин
И все же по родительским стандартам у Кэтрин было одно важное достижение – она удачно вышла замуж. Тихая и стеснительная, Кэй не могла поверить в свою удачу, когда Филипп Грэм, блестящий юрист и завидный жених из Флориды, сделал ей предложение. Была ли это охота за деньгами? Отнюдь: сразу после свадьбы новоиспеченная чета Грэм отправилась во Флориду, чтобы жить на то, что зарабатывает Филипп.
Впрочем, так длилось недолго. В конце концов, муж Кэтрин принял предложение ее отца присоединиться к Post. О Филиппе, в отличие от дочери, Юджин был куда более высокого мнения: уже к 31 году супруг Кэтрин добился должности издателя газеты. Отец организовал так, чтобы Филипп получил для себя больший пакет акций, чем Кэй, четко объяснив ей, что «ни один мужчина даже формально не может быть в подчинении у жены». Кэтрин не спорила. Как она напишет позднее в своих мемуарах, «в те времена единственным наследником мог быть только мужчина».
В фильме Спилберга очень хорошо описывается состояние миссис Грэм как женщины, оказавшейся на мужской территории. Они с Филиппом были вхожи во многие знатные дома столицы, в том числе и те, что принадлежали политической элите. Они дружили со всеми ключевыми министрами, неплохо контактировали с Рокфеллерами и Кеннеди, но Кэтрин всегда оставалась просто хорошей матерью и женой успешного человека, который, к слову, вполне мог ей изменить.
«Я все время чувствовала себя ниточкой от воздушного змея, – вспоминала Кэй много лет спустя, – и чем больше он затмевал меня, тем больше это становилось привычной реальностью для меня».
И, возможно, так бы и прошла ее жизнь, если бы не заболевание ее супруга – маниакальная депрессия, в результате которой он, в конце концов, совершил самоубийство. В 46 лет Кэтрин Грэм стала вдовой и автоматически возглавила компанию своей семьи. Раздавленная смертью мужа, разумеется, она уже не воспринимала свой новый пост как способ реализовать в себе то, что в ней подавлялось многие годы. Ее главной задачей было сохранить компанию для ее сыновей (свою старшую дочь она, как когда-то и ее саму, в расчет не брала).
Кэтрин любили в компании – прежде всего, за спокойный и мягкий нрав и безупречное деловое послушание. Она беспрекословно выполняла все, что ей советовали партнеры и юристы, устраивала для них вечеринки и просто старалась ни с кем не ссориться. Неудивительно, что тень ее мужа до сих пор витала в стенах компании. Иного, впрочем, не хотелось и ей самой.
Но все изменилось в июне 1971 года.
Вызов Никсону, или «Давайте напечатаем»
Компания Грэм все еще держалась на плаву за счет репортажей из Белого дома и правительственных новостей, но легендарной не была. Кэтрин, как богатая наследница из уважаемой семьи, имела очень тесные связи с представителями политической элиты – те доверяли ей, отдавали ей мелкие новости и право на эксклюзивные материалы, а она и ее репортеры в обмен не пытались узнать больше, чем того хотело правительство. Это был негласный договор, который существовал в семье Кэтрин десятилетиями. И Кэй, надо сказать, все устраивало.
Но, увы, дружба с политиками не сулила ничего хорошего самой газете и ее амбициозному главному редактору Бену Брэдли, который страдал от того, что его издание находится на задворках реальной журналистики – такой, которая занималась громкими расследованиями, защищала свободу слова и интересы народа. Такой журналистикой в те времена занималась в основном нью-йоркская конкурентка The Washington Post – газета The New York Times, которая никогда не боялась насолить политикам. За это ее и любили – и потому она и процветала, что каждый раз буквально доводило Бена до белого каления.
Бен мечтал, чтобы и его репортеры искали такие же сенсации, как NY Times. Это, конечно же, были его личные амбиции: как и любому талантливому журналисту, ему хотелось славы.
И мистеру Брэдли представился такой случай. В июне 1971 года газета The New York Times выдала настоящую сенсацию, опубликовав секретные документы правительства, посвященные участию Соединенных Штатов во Вьетнамской войне. Пентагонские документы, как их прозвали в прессе, проливали свет на то, как из года в год администрация Линдона Джонсона лгала народу и Конгрессу о реальных масштабах участия Штатов в конфликте. Это был грандиозный материал: через несколько часов после публикации люди вышли на улицы с протестами против войны и, естественно, против нынешнего президента, ведь Ричард Никсон совершенно логично следовал курсу своих предшественников. Через несколько дней правительство подало в суд на газету за раскрытие гостайны, и федеральный Суд запретил газете дальнейшую публикацию документов до окончания разбирательств.
Это был первый запрет на печатать в США с самого дня их основания. Настоящая цензура, за которой, что самое ужасное, стоял президент.
Бен мечтал получить для себя копию этих документов. Это был единственный шанс прославить The Washington Post на всю страну: продолжить благородное дело коллег и бросить вызов правительству. Репортеры Бена достали ему эти документы. Оставалось одно: согласие издателя, Кэтрин Грэм.
Неудивительно, что именно это событие Стивен Спилберг взял за основу своего фильма. На кону у Кэтрин стояло все: репутация, связи, деньги, в конце концов. Члены правительства были ее хорошими друзьями, для которых ее согласие на публикацию стало бы настоящим предательством. Кульминационный момент картины, когда Кэй разговаривает по телефону с юристами с одной стороны и журналистами с другой, действительно имел место быть. И легендарная фраза женщины «Сделайте это. Давайте напечатаем» – тоже.
Почему же столь скромная и тихая женщина дала согласие на вызов президенту? Мэрил Стрип в одном из интервью выразила уверенность в том, что они с Беном просто выполняли свою работу. «Они не имели представления, как это решение изменит историю. Они просто пытались выпустить готовую газету с материалом в срок», – считает актриса.
Впрочем, не исключено, что Кэтрин впервые в жизни просто решилась принять вызов. Говорят, что подъем женского движения в 70-е оказал на нее лично довольно сильное влияние. Кэтрин не была в его авангарде, однако формально она была его уникальным амбассадором. Именно при ней в компании значительно увеличилось количество женщин, однако она не воспринимала это как войну за доминирование. Она просто чувствовала веяние времени.
То решение Кэтрин было историческим. Газета не только выступила в поддержку The New York Times и свободы слова, но еще и значительно увеличила продажи. Это был тот самый случай, когда поступок по совести окупился во всех отношениях. «Одной из наших скрытых целей было вывести The Post на один уровень с The New York Times, – вспоминал Бен Брэдли, – и после публикации Пентагонских документов так и случилось».
Разумеется, Никсон был в бешенстве – особенно после того, как Верховный суд, в конце концов, встал на сторону журналистов. С тех пор репортеры газеты Кэтрин были персонами нон-грата в Белом доме.
Но так продолжалось недолго, ведь всего через несколько лет в Америке случилось то, что вошло в историю как Уотергейтский скандал. На этот раз миссис Грэм была куда решительнее: ее журналисты Боб Вудоворд и Карл Бернстайн нашли доказательства того, что республиканцы вели прослушку в штабе демократов перед выборами. Разумеется, в адрес Кэтрин сыпались угрозы, в том числе и откровенный шантаж, вроде того, что однажды поступил от генерального прокурора Джона Митчелла: если Кэтрин продолжит публиковать статьи против президента, то ее грудь рискует «застрять в машине для отжима белья». Позднее, когда Никсон ушел в отставку, Боб Вудворд подарил миссис Грэм старую деревянную стиральную машинку, которую женщина торжественно оставила в своем офисе на память о той громкой победе.
Первая леди американской журналистики
Вот так всего за несколько лет миссис Грэм превратилась из безмолвной тени своего мужа в грозу политиков. Ее издательство богатело с каждым годом, и, в конце концов, Кэтрин стала первой женщиной, кто вошел в престижный список 500 самых успешных гендиректоров США. После Пентагонских документов и Уотергейта она уже не боялась пользоваться своей новой властью, а последующие президенты предусмотрительно предпочитали не ставить ей палки в колеса. Так, ею особенно восхищался президент Буш младший, который очень точно называл ее «истинным лидером и истиной леди – железной и робкой, могущественной и скромной, непоколебимой и в то же время всегда благодарной и щедрой по отношению к другим».
Кэтрин больше не вышла замуж, и в 1991 году передала компанию своему сыну. На тот момент ее стоимость уже оценивалась в 2 миллиарда долларов – неплохо для компании, которую ее отец приобрел всего за 825 тысяч. В 2001 году ее не стало, а газета The Washington Post до сих пор значится в топе самых влиятельных по всей стране и по всему миру.
И все же до сих пор никто точно не знает: была ли бы она таковой и сегодня, если бы однажды, в июне 1971 года, одна очень храбрая женщина не сказала: «Давайте напечатаем»?
Фото: Getty Images
