Изабель Маран о своей жизни

Я и мое детство
Я не выносила все девчачье. Ненавидела слащавых маленьких девочек в розовом, длинные волосы. Я была страшненькой – зубы торчали вперед, потому что до одиннадцати лет я сосала большой палец. Мой младший брат был хорошеньким – его часто принимали за девочку, а я каталась на скейтборде и выстригала куклам ирокезы. Мой отец женился на немецкой модели и мечтал о маленькой белокурой дочке, похожей на жену. И вот результат: я оказалась его копией, очень даже французской – вылитый Жан Габен. В школу я ходила в домашних тапочках и отцовском шелковом халате из Bloomingdale’s. Из его свитеров я ваяла себе платья, красила волосы меркурохромом. Больше всего мне нравилось провоцировать.

Я и вдохновение
Быстрее всего оно приходит в моей мастерской. Как только захлопываю дверь – все, погружаюсь в работу. Я начинаю рисовать, придумывать, только когда все расходятся, ближе к девяти-десяти вечера – вечерами тут так спокойно и можно сосредоточиться. Включаю музыку, курю... Не могу работать в состоянии стресса. Дизайнер, который пришивает пуговицы в последние минуты, – это вообще не про меня! Если у меня все не готово за месяц до показа, я места себе не нахожу.

Я и родители
Это покажется неправдоподобным, но у меня не осталось ни малейших воспоминаний о том, как одевалась моя мать. Родители развелись, когда я была маленькой, и с тех пор я ее не видела. А отец был настолько яркой личностью, что совершенно перебил все, что связано с матерью. Зато у меня сохранились весьма четкие воспоминания о моей гувернантке – истеричке и алкоголичке, которая одевалась абсолютно безумно и очень меня вдохновляла. Зато моя мачеха, которая воспитывала меня с шести лет, была шикарной женщиной в духе Сен-Лорана. Она привила мне понятия шарма, манер, образа.

Мой дом в Бельвиле
Мне всегда нравилось смешение всего и вся. Я купила этот дом тринадцать лет назад, и африканцев здесь было столько же, сколько французов или китайцев. Было очень весело. Но вот уже два-три года, как обстановка начала накаляться. Домашняя благожелательная атмосфера потихоньку исчезает, но я все равно люблю этот район. Ведь мода – это привилегированная закрытая территория, и мне только на пользу наблюдать другую жизнь. Здесь совсем иначе ссорятся, ругаются – это возвращает на землю, расставляет все по местам. Мой дом похож на нас с Жеромом (мужем, дизайнером Жеромом Дрейфусом), все просто, уютно. Мы не приглашали декоратора. Тут много красивых вещей, которые со временем собрались у нас сами. У нас часто бывают друзья, причем толпами. Моя няня тут приглядывает еще и за тремя чужими детьми: они играют, могут что-то разбить, и это не катастрофа. Потому что это живое место, теплое, тут всем хорошо. Если бы случился пожар, самым страшным для меня было бы потерять не вещи, а фотографии: моего отца, сына, маленькой меня с родителями... Я боюсь потерять воспоминания.

Я, туфли и джинсы
У меня идея-фикс по поводу туфель. Обувь – это крайне важно, она задает образ и завершает силуэт. Если вы обратите внимание, 90 процентов людей одеты в джинсы и футболки. Мне и самой вполне хватило бы двадцати пар джинсов и двадцати футболок. Тяжело, конечно, мне как дизайнеру в этом признаваться, но так оно и есть. Я не мотовка. Менять туалеты в зависимости от случая – это выше моих сил. Я почти всегда одеваюсь в вещи своей марки. Я такая скучная! Но могу купить вещь просто потому, что она очень красивая. Я редко наряжаюсь. Я даже одеваюсь редко – все парижские курьеры видели мою грудь. Я совершенно не стеснительная. Когда прихожу в мастерскую, сразу раздеваюсь, потому что все примеряю на себя. Мне нужно опробовать вещь, понять, как она будет носиться. На модели, на совершенной фигуре одежда всегда будет выглядеть немного застывшей, неживой.

Я и моя частная жизнь
У меня много друзей, но я их не очень далеко впускаю. Мне не нужно, чтобы все знали, какая я. Если бы я могла перенять у Мартина Марджелы его способ общения (или «необщения») с миром... Значение имеет только то, что мы делаем. Моя одежда – это важно, а сама я хочу быть как все. Я и есть как все.