Глубокий, чувственный, полный тончайших оттенков голос Мелоди Гардо завораживает. Он кажется абсолютно тактильным, материальным — как будто создает собственное пространство. Он убаюкивает и будоражит. Мелоди Гардо выступает на крупнейших мировых джазовых фестивалях, ее альбомы продаются миллионными тиражами, а последний из них, Currency of Man, заслужил три номинации на премию «Грэмми». Всего этого могло бы не быть, если бы одиннадцать лет назад 19-летнюю студентку факультета дизайна не сбила машина. Она не переносила громких звуков и не могла говорить, многочисленные травмы позвоночника и головы на долгие месяцы приковали ее к постели, в которой она уже готовилась провести остаток жизни. До аварии Гардо, хоть и получившая в детстве начальное музыкальное образование, не относилась к музыке всерьез. Это было приятное хобби, которым, впрочем, она могла подрабатывать, выступая по выходным в джаз-клубах. Для восстановления рефлексов врачи предложили ей музыкальную терапию — она стала писать музыку и песни, которые впоследствии вошли в ее самостоятельно записанный альбом Some Lessons. С тех пор у нее вышло четыре студийных альбома. Только она знает, чего ей стоило вернуться к нормальной жизни, заново научиться говорить и ходить. Но она рассказывает об этом без тени драматизма — все в прошлом. В ее жизни по-прежнему присутствует физическая боль, но она научилась с ней справляться —и кажется, она счастливее многих. Она просто умеет быть счастливой.
Откуда такое имя — Мелоди? Это псевдоним?
Нет, это мое настоящее имя. Это забавная история. Доктор сказал маме, что родится мальчик, и мое рождение немного ее врасплох. И вот когда она стала думать, как же меня назвать — у нее ведь в запасе были только имена мальчиков — она вспомнила, что часто играла для меня на пианино во время беременности, что меня сразу успокаивало. В общем, она решила, что имя Мелоди (Melody, «мелодия» — Marie Claire) мне идеально подходит. И оказалась права. За что я ей очень благодарна. Я не знала, что стану певицей. А она знала.
Кто повлиял на вас как на музыканта?
Все! Изначально, конечно, мама. Она очень любит музыку, мы часто пели вместе, особенно я любила песни в долгих поездках на машине. С течением времени я встретила совершенно невероятных музыкантов. Очень важным человеком в моей жизни был Чарли Хейден (известный американский контрабасист и джазовый композитор Marie Claire). Он умер в прошлом году. Он был удивительным человеком, жил музыкой, и каждая встреча с ним становилась для меня открытием. Он почти ничего не говорил, а просто ставил запись, и мы слушали — и это был момент необычайно глубокого и интенсивного чувства. А вообще я продолжаю учиться, мы постоянно делимся записями и впечатлениями с моими музыкантами — все, люди, которые меня окружают, становятся моими учителями. Но Чарли, конечно, занимает среди них совершенно особое место.
Вы практикуете буддизм. Почему именно буддизм, что он дает вам?
Я как раз вчера говорила об этом с водителем такси! Буддизм в большей степени философия, чем религия. Он меня привлек своей открытостью и гибкостью, сочувствием всему живому. Когда я только начинала им интересоваться — скорее из любопытства — я поняла, что мое восприятие жизни очень близко этой философии. Я стала вникать глубже, читала о разных течениях буддизма и в итоге остановилась на направлении Сока Гаккай (японское светское необуддистское учение — Marie Claire). Одна из его основополагающих практик — пение мантры nam myoho renge kuo («Я посвящаю всего себя мистическому закону Лотосовой Сутры»), которая соединяет тебя с твоим внутренним я, с глубинными желаниями и намерениями. Их воплощение и есть путь к личному счастью, которое, в сою очередь, становится причиной счастья других людей. Кстати, пение мантры — это еще и очень хорошее вокальное упражнение, поэтому Сокка Гаккай так популярно среди джазовых музыкантов.
Думаю, вы устали от вопросов об аварии, но все же она стала отправной точкой для вас как музыканта. Как она изменила вас, ваше восприятие жизни?
(Смеется). Это долгий разговор! После аварии из-за травмы позвоночника я не могла ходить и ничего не чувствовала ниже талии. Все осложнялось мозговой травмой, из-за которой у меня возникли проблемы с речью и зрением. Я не могла читать — мои глаза просто не знали, как это делать. Это был очень сложный момент, но он меня приблизил к тому, что я называю ядром — ядром человеческого существа. Я поняла, что на самом деле нам нужно очень немного: еда, сон, солнце, возможность быть счастливыми. Самое главное, что я поняла: мир — это возможность. Возможность праздника. Счастья. Возможность быть нужными. Возможность жить в мире с собой. И еще я осознала, что время — это самое ценное, что мы можем дать другому человеку. Ни деньги, ни вещи не могли тогда улучшить мое состояние, а благодаря людям, которые проводили со мной время, я чувствовала себя живой.
Как вы относитесь к славе?
Если честно, жизнь музыканта — не сахар. Порой это сложно физически — перелеты, переезды, сон в автобусе. Я единственная девочка на тринадцать мальчиков в своей группе, так что порой это не очень хорошо пахнет. Ладно шучу, все не так плохо! Это все мелочи. Но вот недавно в лиссабонском аэропорту я взглянула на табло вылетов и поняла, что была во всех городах, которые в нем значились в тот момент! Меня это поразило. Но лучшее в жизни музыканта — это концерты. Счастье — видеть слезы и улыбки на лицах людей. Когда я пою, я счастлива.
Вы всегда выглядите очень стильно — все эти шляпы, очки. Что для вас значит одежда?
Очки я ношу потому, что мои глаза все еще гиперчувствительны к свету. Так что это необходимость, что, пожалуй, даже хорошо — будет меньше морщин вокруг глаз (смеется). А что до стиля и одежды, это форма самовыражения, некая игра. Одежда сама по себе не так важна, но, так или иначе, когда я выбираю, что надеть, что носить, всегда предпочитаю комфорт. Я бы не стала носить жутко авангардную вещь, в которой, например, невозможно сидеть. Мне нравятся довольно простые, строгие вещи. Но при этом я ценю возможность работать с талантливыми дизайнерами.
Вы глубоко чувствуете, это заметно по вашим песням. Как вы пишете? Что становится импульсом?
Мне кажется, это сродни фотографии. Фотограф использует камеру, чтобы запечатлеть момент, который не может упустить. У писателя то же самое. То, что ты пишешь, — это фотография момента, твоего ощущения, переживания этого мгновения. Я пишу не столько ради себя, сколько ради этого момента. И записать нужно очень быстро, пока ощущение не растворилось, не стало менее интенсивным.
Многие художники — одинокие люди. Что вы можете сказать о себе?
Что вы имеете в виду под одиночеством?
Мне кажется, художник чувствует себя немного в стороне от других людей. Другим.
Думаю, причина в том, что мы много наблюдаем, а наблюдение исключает взаимодействие. Мы не асоциальны, мы нуждаемся в других людях, в коммуникации с ними. Просто время от времени мне необходимо побыть в одиночестве, в тишине, помолчать наедине с собой. Тишина необходима для творчества.
