Одна роль на троих, или Чья Маша лучше

52 года, Старшая Маша

Почему история «Трех сестер» актуальна? Чехов – основоположник абсурдизма, в его драматургии нигде нет четко прописанной темы. Поэтому, в зависимости от времени, в ней то одна проблема громче звучит, то другая. А наш спектакль – он, скорее, над Чеховым. Мы пытаемся как бы дописать судьбы героев уже после случившегося.

Я не жалею и не осуждаю Машу за измену мужу. И не одобряю! Из жизненного опыта и из ее характера пытаюсь предположить, что с Машей случилось дальше. С мужем она вряд ли смогла жить – после такой-то страсти с другим. И эта несостоявшаяся любовь с ней останется на всю жизнь – и всю жизнь будет ее мучить... Она же надеялась на продолжение! Поэтому у Чехова это и заканчивается нервным срывом. Любая женщина, если она не флиртует, а по-настоящему любит, надеется на продолжение. А Маша не легкомысленная, чувство, которое ее поразило, – действительно сильное. Молодец, все правильно сделала!

Чем мы с Машей похожи? Я абсолютно негламурный человек, и Маша негламурная, хотя и ходит в черном. Она лишена такого женского кокетства, знаете. Характер, который ей выписал Чехов, – дерзкий, бунтарский. В чем-то она даже анархистка. Это все про меня. Я ужасно не люблю общего мнения, хочу идти с ним взазрез.

Роль одна, а актрис три – соперничество ли это? Актрис вообще слишком много, да (с иронией). Мне это ни мешает, ни помогает. Я нейтральна. Поначалу, правда, сложилась забавная ситуация. Дело было даже не в том, кто лучше, потому что это глупо, просто чеховский текст-то один, и его надо было как-то поделить – а слов, надо сказать, немного. В первом акте реплик пять-шесть. Один крупный монолог в третьем акте – «Мне хочется каяться, милые сестры...», в четвертом акте – большая сцена с Чебутыкиным. И естественно, каждая хотела себе побольше текста заполучить, потому что это на нем можно строить роль. И я видела, как девчонки расстраивались, когда Володя (Владимир Панков. – MC) все глубокие монологи отдавал мне. Хотя потом все-таки какую-то часть им вернул.

Чем моя Маша отличается от двух других? Моя мудрее и... Нет, не умнее. Скорее, не такая импульсивная. Чехов же вложил в уста молодым девочкам слова, которые может произносить женщина, уже прожившая определенную жизнь. И слова эти надо легко произносить, не нагружая их тяжестью. У нас в ЛГИТМиКе «Три сестры» был дипломным спектаклем, я играла Ирину. А мечтала играть Машу, но была еще зеленая, хотя тогда казалось, что уже все могу. В 21 год я, конечно, мало что понимала не то что в Маше, я и в Ирине-то понимала немного.

34 года, Младшая Маша

Сделаете ли я что-то со своей жизнью или буду продолжать плыть по течению? Этот выбор актуален во все времена – и именно он волнует героев пьес Чехова, которые, как правило, выбирают плыть по течению... Мы как раз это обсуждали с Олегом Валериановичем Басилашвили, который играл Андрея в легендарной товстоноговской постановке. «Я пытался добиться ответа от Товстоногова. Андрей же понимает, что Тузенбах идет на дуэль, и ни-че-го не предпринимает! Почему?» Товстоногов сказал спокойно: «Это просто такие люди. Они ничего не делают с собственной жизнью. Они только говорят». И это самая большая трагедия.

Машу я не осуждаю, я ее понимаю! Она как раз пытается найти ключ, выход, чтобы вырваться из своего несчастья. Там же замечательный текст у нее: «Когда берешь счастье урывочками, по кусочкам, а потом его теряешь, то мало-помалу грубеешь и становишься злющей». И Вершинин для нее – это шанс хоть что-то изменить, хоть три с половиной дня побыть счастливой. Мне кажется, самое дельное для Маши – бросить мужа, уехать в другой город, сменить фамилию. Начать жить заново! Иначе она так и застрянет, как в нашем спектакле, в этом безвременье. Я играю ровно про это. Я ей советую не бояться что-то изменить. Пойти дальше, чем этот сумасбродный шаг к Вершинину. И снять уже это черное платье, сменить цвет – на голубой. Голубой ей был бы хорош. Для меня это цвет свободы.

Пусть неправильно, пусть безрассудно, но Маша все-таки действует. Я, пожалуй, тоже. Пусть даже ошибусь. К примеру, когда в театре только стало известно, что будут ставить «Три сестры» и впереди – кастинг, сказала: «Включите меня, я просто хочу поговорить с этим режиссером!» То есть на первую встречу с Владимиром Николаевичем я сама напросилась, а дальше уже он меня позвал.

Играть одну и ту же роль втроем...Сначала это было больно, как будто тебе изменяет любимый мужчина. Тем более что Маша – роль моей мечты. Мало того, что большую часть текста произносит не молодая, а взрослая Маша, так еще и мы в два состава. Когда я знаю, что сегодня спектакль без меня, в семь вечера начинаю нервничать. У нас в What’s App есть общий чат «Сестры», и мы в каждом антракте переписываемся: ну как у вас сегодня? Быстрее, медленнее, что с музыкой, нормальный ли звук? Мы вообще очень дружные! Наши старшие артистки удивляются – говорят, при Товстоногове такого не было, чтобы два состава так дружили. А мы с Полиной Толстун еще и в одной гримерке обитаем. В какой-то момент старшее поколение из самых лучших побуждений решило репетировать и за нас тоже, но мы остались дружны, несмотря ни на что (улыбается). Мария Кирилловна сказала: «Ну я же лучше знаю, я же через это проходила!» А я говорю: «Мария Кирилловна, я тоже хочу наступить на свои грабли!» При этом какие-то важные вещи по тексту нужно, чтобы сказала и я, и Мария Кирилловна. За счет разного возраста и разного осознания смысла слов создается нужный объем для зрителя.

С Полиной мы кардинально разные, у нас совсем разные Маши. Это два разных спектакля – несмотря на жесткую режиссуру. Полинина Маша в хорошем смысле легче. У меня уже не получается с такой легкостью, я про другие вещи играю – про эту невозможность счастья, невозможность изменить свою жизнь.

32 года, Младшая Маша

«Проблема не в том, что мы стареем. Проблема в том, что мы – не стареем», – однажды сказал Кирилл Юрьевич Лавров, будучи уже очень-очень взрослым человеком. По существу внутри нас ничего не меняется. Я посмотрела много разных версий «Трех сестер» – и у Додина, и у Фоменко, версий семь за два сезона. И думала: боже, ну сколько это можно ставить? Ну не уедут они в Москву, за сто лет это уже все поняли, наизусть мы знаем эти монологи! И вот мы сели на первой репетиции в круг, стали читать по ролям, и вдруг текст стал буквально материализовываться. Я читаю и понимаю – это же про меня! Про сегодня! Про то, что все меняется, но ничего не меняется – человеческие желания и мечты те же.

Молодая женщина, если любви в ее жизни не было – а ее не было! – любви жаждет. Да еще с Машиным жестким, страстным характером. Этот выплеск ей был необходим, и даже не ради того, чтобы потом жить вместе долго и счастливо. Я не оправдываю измен, но! Мы же о любви говорим. Или о морали? Интересно, что у Чехова про Наташу все говорят, что она гуляет, а про Машу – никто, ничего. Даже муж, уже почти в самом финале, когда все понятно, говорит: «Маша благородная, она меня любит. Она верная, честная женщина...» У меня у самой в жизни бывали... назовем это ошибками. И я говорю себе: ну, значит, это был мой путь. Это не значит, что я сожалею. Главное – Маша была счастлива. Да, недолго. Но ведь была! Может быть, ей именно это и помогло понять, что надо жить?

Со мной бывает такое: если есть цель – все здравые смыслы пропадают. Обязательно надо добиться своего. Этот максимализм у Маши тоже есть. Серединку она не хочет, ей надо все по полной программе. Мне тоже. Соперничества на сцене у меня не случилось. Когда Владимир Панков спросил, кого бы я хотела играть, сказала: «Мне все равно, хоть тумбочку!» Не было у меня приоритета ролей, сестер, мне просто очень хотелось поработать с этим режиссером.

Играть втроем? Я, наверное, актерски резче. Карина мягче в принципе. А с Марией Кирилловной мы существуем в разных временных рамках, каждая про свое. Это такое дополнение для зрителя. Знаете, есть выражение – «роль на вырост». Когда до персонажа нужно расти. Мне нравится, что и Чехов, и Панков оставили нам этот воздух. Пространство для открытий.