Как одна встреча может изменить целую жизнь: истории актрисы, ресторатора и хирурга

И вот летом мне звонит мой партнер по ресторанному бизнесу, хороший адвокат в сфере шоу-бизнеса, который лет 10 занимался привозом в Россию звезд мировой величины. Звонит и говорит: «Слушай, 3 октября, в твой день рождения, в Москве будет концерт Стинга, хочешь пойти?» Я говорю: «Конечно, хочу!» Он спросил, сколько билетов, я от балды сказал, что пять, и забыл.

Накануне дня рождения картина такая: я живу в московском отеле, у меня хандра, ко мне вечером приезжает мой родной брат, мы с ним сидим у камина, пьем вино и болтаем «за жизнь». Вдруг вспоминаю, что завтра концерт, а я никого не позвал. Я говорю: «Димка, завтра идем на Стинга!» И еще я пригласил самых близких людей на тот момент: Леню, брата, бывшую жену Женьку и друга детства Илью.

Свой день рождения я тоже встретил очень странно. Обычно я провожу его со своей семьей. А тут набрался наглости, позвонил маме и сказал, что мне нужно побыть одному. Она сказала, что понимает. В общем, я отключил телефон и пошел в баню — позволил себе посреди недели выдохнуть. Часов в 5–6 вечера мы встретились с ребятами и пошли в бар (я тогда еще пил алкоголь), а потом веселющие приехали на концерт. И оказалось, что у нас какие-то безумные VIP-места.

И вот мы сидим, Стинг поет, вокруг такая чопорная московская публика в платьях, костюмах, слушают уважаемого исполнителя. А я чувствую, что хочется танцевать. И наша компания начинает себя немного фривольно вести, пританцовывать. Я замечаю, что единственные, кто смотрит на нас без осуждения, а даже с восхищением, это какие-то три иностранца: женщина и двое мужчин. Потом мы организовали импровизированный танцпол, туда спустились еще люди, в том числе и эти иностранцы.

Началось бурное веселье, и вдруг женщина из компании иностранцев меня приобняла и спросила, кто мы, что мы. Я ответил, что у меня сегодня день рождения и что рядом моя бывшая жена. А она говорит: «О, а я жена Стинга, мой муж сейчас на сцене». Я восклицаю: «Потрясающе! 20 тысяч человек в зале, а я танцую с женой Стинга!» Она говорит: «День рождения — это класс, и вы такие ребята хорошие, яркие. Может быть, поужинаете с нами после концерта?» Я в шоке, но отвечаю: «Да, конечно! Все равно не знаю, что потом делать». Она говорит: «Отлично, приезжайте. Мы живем в „Национале“, давайте там встретимся часов в 11 внизу в ресторане».

Я тут же начал трезветь, говорю ребятам, что тут такая ситуация — нас позвала жена Стинга, но толпой мы не поедем, я пойду с Женькой. Вечером мы приезжаем в ресторан. Он набит битком. Меня встречают хостесы с красными губами, не понимая, что я здесь делаю. Я говорю: «Друзья, так сложилось, что здесь должен быть Стинг, а я его гость». Они на меня смотрят с изумлением, но все-таки провожают к столу.

Стинг сидит в каком-то закутке с женой и теми двумя иностранцами. В нас вцепляется его жена с криком: «Ребята, вы приехали!» Я сажусь рядом со Стингом. Он говорит: «Владимир, я знаю, что у тебя сегодня день рождения, что мы будем пить?» Я говорю: «Нет-нет, день рождения за мой счет». На что Стинг отвечает, что об этом не может быть и речи и начнем с шампанского. Через минуту на столе появляется розовое шампанское.

Разговаривать в эту минуту невозможно. Невозможно представить, что это происходит. Но мы начинаем беседовать так, как будто знакомы много лет. Стинг говорит: «Слушай, мне вчера исполнилось 66 лет, а тебе сегодня 33, как это удивительно». Он начинает рассказывать, что из семьи учителей и сам был  учителем. Я делюсь, что из семьи музыкантов: папа работает в оркестре Большого театра, он литаврист и один из лучших ударников в мире, мама пианистка, бабушка и дедушка тоже классические музыканты. Поэтому то, что делает Стинг, мне очень близко. И так мы проводим часов пять.

Подходят люди брать автографы, а мы сидим, и вокруг нет никаких сопровождающих, никаких русских звезд. Просто мы со Стингом празднуем мой день рождения. Я был дико потрясен. Понимал, что Всевышний послал мне человека с огромным сердцем и теплотой. В общем, наутро первое, о чем пожалел, это что я был нетрезв, потому что мне хотелось прочувствовать каждую секунду со Стингом. А он еще такой смешной, поставил ноги в каких-то ugly boots на кресло, но в то же время чтобы его не испачкать. Такой домашний, настоящий и совершенно не звездный обезумевший человек.

Он подарил мне целый год радости, счастья и ощущения, что чудо возможно. После этой встречи я стал думать, почему расклеился. Какое право я имею при всех своих благах, способностях, прекрасной семье депрессовать? И я взял себя в руки: поменял жизнь, стал относиться бережно к своему здоровью, людям вокруг, ушло потребительское отношение

Я много лет был недоволен собой. Все потому, что не принимал себя со своими особенностями. Мне казалось, если буду как-то плохо, неправильно себя вести (не в глобальном смысле, но все же), у меня пропадут способности, все заберут. Еще я считал, что недостаточно хорошо делаю свою работу. Наверно, через такие периоды проходят все. Эта встреча показала, что у меня есть всё. Вот ты со Стингом празднуешь день рождения, что тебе еще нужно, Вова? Одумайся. Не вздумай больше жаловаться, а помогай людям и вселяй в них уверенность, что возможно все. По-другому это нельзя трактовать. Еще, наверное, свою роль сыграли открытость и простота человека. «Мы все одинаковые, я Стинг и ты Стинг, только мне 66, а тебе 33, и это крутое совпадение, давай это отметим».

Алексей Кащеев

Врач-нейрохирург, кандидат медицинских наук, поэт, блогер, директор бюро переводов медицинских текстов.

Я очень много думал, какая встреча изменила мою жизнь. В силу того, что я занимаюсь медициной, литературой, публицистикой, у меня действительно было очень много интересных встреч. Мне посчастливилось познакомиться с самыми знаменитыми хирургами и врачами современности, разными деятелями искусства, культуры — чего только не было! Но, наверное, будет интересней, если я расскажу совсем о другом.

Эта встреча произошла в конце февраля — начале марта 2007 года. Мы и сейчас изредка видимся с этим человеком, очень редко, и нас мало что связывает глобально на текущий момент. Если он узнает, что я его в этой истории упомянул, он очень удивится. Скорее всего, он даже не помнит тех обстоятельств, которые произошли.

В 2007 году я учился на четвертом курсе Второго медицинского института на лечебном факультете. Время второго, третьего и четвертого курсов учебы было для меня непростым не только потому, что в эти годы идет очень серьезное обучение. Дело в том, что буквально за полтора года до этого я потерял свою мать, она умерла. На мне остались пожилые бабушка и дедушка, я остался без денег, но, к счастью, с квартирой. Я бедствовал. У медика не очень много возможностей где-то подработать, и я остро нуждался в деньгах. По одному из микрообразований я музыкант, поэтому работал в разных джазовых группах, в клубах, преподавал гитару. Еще работал санитаром в судебно-медицинском морге. В общем, жизнь складывалась так, что я не совсем понимал, как можно подступиться к дальнейшей медицинской карьере. Я даже толком не понимал, чем хочу заниматься.

Я уже тогда знал, что не хочу быть судмедэкспертом или патологоанатомом, а хочу работать в клинической медицине. Я пробовал разные специальности, ходил то в одни кружки, то в другие. А 2007 год — это еще такое дикое время. Медицина не была такой, как сейчас, и медицинское образование тоже. Оно было более закрытым, более коррумпированным. В общем, я в моем положении человека, лишенного денег и не имеющего никаких связей, рисковал не стать врачом. И встреча, о которой хочу рассказать, связана с этим.

В конце февраля — начале марта в рамках курса неврологии и нервных болезней была одна-единственная лекция по нейрохирургии. Я не собирался быть нейрохирургом на тот момент. Меня привлекала нейрохирургия, но я не собирался этим заниматься. Лекция была в Институте нейрохирургии имени Бурденко. В то время это было чуть ли не единственное такое мощное, оснащенное учреждение в стране. Сейчас еще такие появились, но тогда оно было единственным. Оно поражало воображение: огромное, мраморное, внутри все увешано техникой, словом, видно, что учреждение богатое. А мы тогда занимались на кафедрах в полунищих городских больницах. И я уже успел поработать в разных бомжатниках, например, в 64-й больнице, где ты подвергаешься опасности, потому что привозят пьяных больных ночью. А здесь все было так, как будто ты в Европу приехал.

И эта единственная лекция была в конференц-зале на первом этаже, и вел ее человек, которого я не знал. Это был невысокий, очень худощавый, седой, хотя еще достаточно молодой мужчина. И он произвел на меня невероятное впечатление своей лекцией — как будто она была из XXII века. Он говорил о технологиях, о которых я даже не слышал. Были картинки каких-то безумных исследований, которые мне были не ясны. И абсолютно не рассчитывая ни на что, по окончании этой лекции я за ним пошел. Я начал говорить ему какую-то чушь, которую обычно говорят студенты, — о том, что мне интересна нейрохирургия, что это что-то такое новое. Он кивал, но было видно, что ему немного не до меня.

Это был Сергей Азнивович Еолчиян. Он и сейчас работает в Институте нейрохирургии, в совершенно другой отрасли, чем я, — он занимается краниофациальной хирургией. Это хирургия, упрощенно говоря, перехода лица в основание черепа. Это очень сложная хирургия на стыке между нейрохирургией и косметической реконструктивной хирургией. Он делает операции сумасшедшей сложности! Уже будучи в ординатуре, я ходил с ним на несколько таких операций, чтобы иметь представление о них. Это в прямом смысле собирание черепа по кускам. Например, однажды поступил человек, которому спилило полчерепа раскаленной петлей электродуги. Он воровал провода, упал на провод под большим напряжением, и мало того, что он перенес электротравму, так еще и кусок черепа спилил. Вот мы его оперировали. Это безумно долгая хирургия — она длится 10 или 15 часов, там нужны специфические психические и физические навыки. Сначала ты разбираешь это лицо и череп — я помню, он зеленкой подписывал на костях номера, чтобы не забыть, — а потом это все скрепляешь. У Сергея Азнивовича всегда было небольшое количество операций — около одной в неделю, — но они всегда были масштабные, на весь день. По всей видимости, в день лекции он был после такой операции, потому что выглядел реально уставшим. Но я ничего не знал об этом человеке, даже не знал, как его зовут.

И вот мы дошли до его кабинета. Я спросил: «Есть ли у вас кружок?» Кружка никакого не было. Тогда я говорю: «А как студентам можно ходить на операции?» Было видно, что он погружен в свои дела, но он сказал: «Пойдемте сюда». И мы дошли до ординаторской, где сидели ординаторы его отделения. Он дернул за ручку, и дверь оказалась заперта. Это была ординаторская нейротравмы. А на том же этаже было отделение спинальной хирургии. И видя, что в другую ординаторскую зашел человек, он указал в ее сторону пальцем и сказал: «Слушай, там кто-то зашел, иди спроси у них».

И этот указующий жест полностью предопределил мою судьбу. Я зашел в ординаторскую, где впоследствии просидел четыре года. Я там встретил Сергея Арестова, на тот момент он был аспирантом отделения. Кстати, он научил меня первичным хирургическим навыкам и был учеником моего будущего учителя, Артема Олеговича Гущи, у которого я защищал диссертацию и у которого сейчас работаю в отделении. А тогда я спросил Сергея: «Можно мне завтра прийти на операцию?» И я помню, что он, играя в какую-то компьютерную игру, сказал: «Да, можно, приходи». И с этого началась моя карьера.

Я думаю, что если бы не эта случайность, то у меня не было бы никаких шансов не только заниматься нейрохирургией, но и заниматься спиной тем более. Потому что спинальная хирургия всегда относилась к ультраспециализированной, я бы сказал, элитной отрасли внутри еще более элитной нейрохирургии. То есть туда сложно попасть с улицы.

Алена Бабенко

Актриса театра, кино и телевидения, кинопродюсер, заслуженная артистка Российской Федерации.

Я хотела бы рассказать о встрече с Галиной Борисовной Волчек.

С детства я мечтала о театре, наверное, даже больше, чем о кино. А характер у меня всегда был непростой. Во время учебы во ВГИКе я могла отказаться от роли, если мне она не нравилась или мне казалось, что режиссер не справится с материалом. Это в институте — что вообще невозможно представить. После выпуска из института я для себя отметила три театра, куда мне хотелось попасть: «Ленком», МХАТ и «Современник». И у меня был показ в «Современнике», но наш отрывок остановили через одну минуту после начала и сказали: «Все, до свидания». Тогда моя мечта о «Современнике» закончилась. Правда, меня все-таки пригласили в театр «Ленком», но эта история — полное фиаско. Я должна была исполнять главную  роль в знаковом спектакле «Юнона и Авось», могла попасть на премьеру, но этого не произошло.

Когда после института случается такая неудача, то проваливаешься под гнет и тебя охватывает Фиолетовая дама под именем «Депрессия». Я всегда воображаю депрессию дамой в фиолетовом, в шляпе с перьями, с мундштуком. Она валяется на диване и медленно курит, а ты под этим угаром угасаешь. Потом я ходила на пробы в другие спектакли — все было тоже неудачно. У меня уже начали появляться фильмы: «Водитель для Веры» и еще несколько других. И я как-то стала просто издалека наблюдать за театром и тосковать.

В 2008 году моя жизнь неожиданно изменилась по всем фронтам, и меня пригласили в театр Райхельгауза. Это был спектакль «Пришел мужчина к женщине» — визитная карточка театра. Но тогда у меня в голове уже сидел червяк: «Никогда, нет». Поэтому, когда меня пригласили, я сильно сомневалась, думала: «Даже если начну репетировать, ничего не получится». Такой у меня устойчивый комплекс родился внутри.

И так совпало, что на тот момент будущий муж Эдуард пригласил меня в театр «Современник» на спектакль «Три сестры», который я не видела. Всегда мечтала на него попасть, но как-то все не складывалось. Когда я смотрела спектакль, то, конечно, умирала от зависти. Все мои походы в театр пробуждали мечту: я воображала себя на сцене, возмущалась некоторыми актерскими работами — мне казалось, что они не так понимают роли. А в этот раз я просто села и замерла, потому что пьеса моя любимая и я мечтала в ней сыграть роль Маши — средней сестры. Это была не просто мечта, у меня был уже и жизненный опыт, который подсказывал, о чем я могу играть в этой роли.

Закончился спектакль, и поскольку мой будущий супруг был знаком с Волчек, он пригласил меня к ней в комнатку, где она принимала гостей. Мне было дико неловко идти, но я не знала, с кем посоветоваться по поводу театра Райхельгауза, и очень переживала по этому поводу — у меня все кипело внутри от сомнений и неуверенности. И вдруг, увидев Галину Борисовну, я конкретно поняла, что только у нее могу попросить совета. И как сумасшедшая я начала ей рассказывать всю свою историю о том, что со мной происходило в театрах и что сейчас меня пригласил Райхельгауз, но я боюсь, ведь никогда не стояла на сцене, а роль серьезная…

Я стала все это говорить ей еще и потому, что, когда вошла в ее комнату, она буквально через минуту сказала: «Я мечтаю, чтобы эта актриса была в нашем театре». Но так как у меня до этого были неудачные опыты с театрами, я уже знала, что обязательно провалюсь, — подумала, что это такой вежливый жест ко мне. Мне было очень приятно, поэтому я все выпалила ей и спросила: «Как вы думаете, идти мне или не идти?» Она очень внимательно на меня посмотрела и ответила: «Иди, ничего не бойся и не забудь пригласить меня на премьеру». После этих слов из меня просто вылетел весь страх. Я поняла, что получила благословение от человека, который был моим кумиром в театре.

До репетиций спектакля «Пришел мужчина к женщине» у меня оставалась неделя, и я абсолютно спокойно уехала с сыном к маме в город Кемерово. Но буквально через два дня мне звонит муж и сообщает, что театр «Современник» приглашает меня на роль Маши в спектакль «Три сестры». Я не знала, как реагировать, говорю: «Эдик, перестань шутить, хватит меня разыгрывать!» А он: «Да я серьезно тебе говорю. Мне позвонили из театра. Тебе нужно срочно лететь в Москву». Я, конечно, была в полном смятении.Потом мне перезвонили из театра с официальным приглашением, и выяснилось, что спектакль уже через неделю.

А это главная роль! Я побежала в книжный магазин, купила пьесу Чехова и в ту же ночь полетела в Москву. Утром прямо с самолета поехала в «Современник». Думала: «Сейчас, наверное, приду в театр, будет разговор какой-то, а там уже посмотрим». Но мне вдруг говорят: «Репетиция». А я даже не учила текст — просто прочитала. И Ольга Дроздова, которая играла роль старшей сестры, водила меня по мизансценам и рассказывала: «Иди сюда, потом сюда. Тут ты говоришь вот это, вот тут это…» А еще был конец театрального сезона, артисты уже хотели в отпуск, и всем было немножечко лень мне подыгрывать. На следующий день у нас была вторая репетиция. И на третий день мы уже играли на большой сцене. Не знаю, как передать словами свои ощущения от этого спектакля. Это была абсолютная сбыча мечты. Не только потому, что я попала в театр, но и потому, что с Чеховым никогда до этого не встречалась. А мне казалось, что я абсолютно клеюсь с ним, это мой автор.

На первой моей программке Галина Борисовна написала: «Алена, я рада, что первые свои шаги ты сделала в театре „Современник“. Очень верю в тебя. Счастья тебе во всем. Благодарная Волчек». Эта программка до сих пор висит у меня в коридоре, я прихожу домой и всегда встречаюсь с этой надписью.

Я думала этим и закончится — буду играть «Три сестры». Но когда начался сезон, мы сразу начали репетировать следующий спектакль. И за три года у меня уже было шесть спектаклей — шесть главных ролей. И это очень разные роли: и комедийные, и трагические, и сразу две роли в одном спектакле. Волчек подарила мне всю палитру ролей. Настоящее чудо случилось в моей жизни. Она — человек, который увидел во мне что-то и безгранично поверил в мой талант. Такого я не могла себе даже представить.

Галина Борисовна — это личность, за которой я иду всю жизнь. Она раскрыла меня со всех сторон. Научила меня полноте любви. Любви не только к артистам и режиссеру, но и к гримерам, «светикам» — ко всем. В театре нет такого, что ты — звезда, а все остальные — так, ничего. Театр — это большая семья. Волчек отличалась тем, что ко всем артистам относилась как к собственным детям. Всегда можно было постучаться в ее кабинет и просто посидеть поболтать о личной жизни, о том, что не получается, вообще поговорить о чем угодно, не стесняясь. Она видела людей насквозь и меня научила не врать — ни себе, ни другим. Она вскрыла мою грудную клетку.

У Волчек я научилась не быть амбициозным человеком. Она была очень скромной. Никогда не участвовала в театральных фестивалях, считала, что эта показуха совершенно не нужна — самим себе призы вручать. Когда у неё был день рождения дозвониться было невозможно. Она даже отключала телефон. Конечно, все, кто ее любил, заваливали ее подарками, к которым она относилась довольно спокойно. Очень сложно в нашей профессии остаться простым, нормальным человеком — без звездочек в голове. Галина Борисовна всегда осаждала артистов очень круто. И мы понимали, что, наверное, благодаря этому наш театр держится до сих пор. От сердца к сердцу — для нее это был самый главный принцип. Не увлекаться модным, не увлекаться новыми формами, а всё держать в сердце и всегда делиться смыслом, своими переживаниями. В этом она видела предназначение театра. Спектакль может быть очень простым, в нем может не быть ничего хитрого, но  нужно жить со зрителем, разговаривать с залом, как будто на кухне с одним человеком.

Артист очень быстро привыкает к хлопкам. Ты сыграл роль, и зал хлопает — какой-то зал, множество каких-то людей. И ты не знаешь, как ты сыграл, на самом деле понравилось им или нет. Тебе никто не скажет этого, кроме художественного руководителя. Но художественный руководитель — не зритель. Когда Волчек выступала перед зрителем, она вела себя как человек, которому еще только 20 лет и он очень сомневается в жизни, плачет от каких-то воспоминаний, сожалеет о чем-то, не знает вообще, правильно ли что-то сделал. Это очень странно наблюдать в человеке, который руководит театром уже 40 лет. Начинаешь думать, как сохранить в себе такую же детскость, непосредственность, открытость? У меня такое правило родилось, что когда я играю спектакль, то разговариваю только с одним человеком. Это может быть моя подруга, мой лютый враг, мама или муж. Я обязательно должна вообразить себе человека, которому рассказываю историю. Технически, конечно, можно сыграть роль, и зритель не поймет, говоришь ты действительно от своего сердца или нет. Но Галина Борисовна ловила эту технику на раз. И она не оставляла свои спектакли, постоянно нас собирала, делала какие-то замечания, заставляла нас быть в тонусе. Это очень важно для артиста.

Волчек никогда не ругала, не делала каких-то конкретных замечаний. Она как с детьми с нами разговаривала. Говорила мне: «Ален, ну вот знаешь, в этой сцене, мне кажется, ты была не искренняя». А я точно знаю, что именно в этой сцене я была сегодня не искренней, но как она это узнала?

Она сохраняла такую наблюдательность, что считывала это по движениям рук, поворотам головы, по телу. А если я сомневалась иногда и спрашивала у нее: «Вот у меня есть два варианта прочтения роли, как мне лучше сыграть — так или вот так?» Могла сказать: «Ты Алена Бабенко, не надо тебе никем прикидываться, будь сама собой». И от этого я вдруг расслаблялась и как бы выпускала себя в роль. Галина Борисовна умела попасть в такую точку, что ты не боялся и не пугался от ее замечаний, а наоборот — раскрывался, тебе хотелось сделать еще больше.

Она могла рвать артистам сердце до конца. А я думала: «Ну нет, это уже не современно, не модно, так уже не играют. Зачем мы тут так исходим кровью?» Но однажды моя знакомая приехала в Москву. Она большой театрал, очень внимательный зритель, походила по всем театрам, и мы с ней беседовали. И она делилась впечатлениями: «В МХАТе замечательно, в „Ленкоме“ прекрасно, в „Театре наций“ — тоже». «А „Современник“?» — спрашиваю. Она отвечает: «Ну, „Современник“ — это отдельно. В „Современнике“ я плакала, я жила». Она даже не могла описать сам спектакль, рассказать какие-то детали — она испытывала эмоции и сразу соединяла их со своей личной жизнью. Это большая ценность.

Волчек ушла, и сейчас я понимаю, что вряд ли еще когда-нибудь встречусь с личностью такого масштаба в жизни. Если мне повезет, это будет большим счастьем. Как актриса в театре я состоялась только благодаря тому, какой личностью была она. С такими людьми взрослеешь не постепенно, а моментально.

Перед смертью у Галины Борисовны был день рождения. Ее поздравляли на малой сцене наши молодые артисты, сделали ей капустник. Она сидела на колясочке уже долго, не вставала, но в этот день встала перед ними. И дала им напутственные слова: «Я не знаю, где я буду, но я всегда с вами». Как будто предчувствовала свой уход. Когда видишь такую жизнь, когда на твоих глазах она проходит, хочется соответствовать и примерно так же прожить. И попрощаться с этой жизнью хочется достойно.