Павел Пепперштейн: «Я готов стать говорящим фаллосом, но во мне пока что много лишнего»

Первый секс

Павел: Расскажу о первом волнующем впечатлении, которое я испытал в возрасте восьми лет, когда впервые увидел обнаженную парочку, занимающуюся любовью. Это переживание было настолько сильным, что я до сих пор помню его в подробностях. Поразительное обстоятельство: первыми людьми, которых я застал в столь деликатном положении, оказались тогдашние чемпионы мира по фигурному катанию П. и Г. (или Г. и П., не помню). Произошло это в Коктебеле, в Доме творчества писателей, прекрасным и солнечным летом 1974 года.

В те годы в нашей стране не употреблялось слово «celebrity», не в ходу были и такие словечки, как «звезда» или «знаменитость». Вместо этого в артистической и богемной среде употреблялось «гений». Крайне важно было установить, кто «гений», а кто нет, а уж является ли человек знаменитым гением или же тайным, значения не имело.

Гении любили дружить с гениями, причем особенно ценными считались компании, где подбирался целый букет гениев из разных областей и отсеков бытия. Так сложилось и в то лето. Эпицентром компании был Евгений Александрович Евтушенко, чья поэтическая слава в советском государстве в тот период, кажется, достигла общенародного размаха. Вторым авторитетом этой компании был Владимир Леви, известный в ту пору гипнотизер, психолог, психотерапевт, автор модных книжек на эти темы. Также в компанию входила писательница Виктория Токарева, подруга моей мамы, которая на тот момент работала над сценариями сов­местно с режиссером Данелия. Конечно, в этот круг входила моя мама, признанная красавица и автор культовых детских стихов. Ну и я – на правах сына.

И вот в эту компанию органично влилась парочка великолепных фигуристов. В один прекрасный день все собрались для какого-то запланированного времяпровождения (не помню, что было намечено). Не хватало только фигуристов. Меня послали за ними. Жили они в отдельном коттедже, в парке Литфонда. Я подошел к коттеджу, двери были гостеприимно распахнуты.

Они рассмеялись, видя мою реакцию, и стали непринужденно одеваться. Сейчас, по прошествии многих лет, мне кажется символичным, что первые люди, которых я увидел в состоянии соития, были виртуозами парного танца – их тела и помимо секса были идеально пригнаны друг к другу. Они казались очень точно отшлифованным и гармоническим единым существом о двух головах, а их секс представлял собой невидимое для масс дополнение к выдающимся спортивным достижениям, которыми они опьяняли души миллионов.

Ксения: Мое восприятие межполовых отношений складывалось не столь идиллическим образом. Все началось с того, что у меня родился брат, а не сестра, которую я ждала всю беременность мамы. Сейчас я, конечно, очень рада, но тогда, в возрасте четырех лет, мне показалось, что произошел маленький конец моего света. Все время, пока росли, мы постоянно соперничали и дрались, и в этих боях я частенько забывала о своей гендерной роли и именно женских особенностях и силах. Потом, помню, мне нравился один мальчик, Илья, мы всегда гуляли с ним и еще моей подругой Настей. В какой-то момент я отловила, что Настя ему симпатичнее и вообще интереснее, это меня задело, и как-то, когда Илья висел на турнике вниз головой, я подошла и отцепила его ноги. Он упал и сильно ударился. Наши родители были в ужасе. Мы с Ильей больше не виделись. В школе почти все мальчики моего класса и даже из параллельных меня постоянно дразнили из-за фамилии, они кричали переделанную фразу из рекламы: «От Парижа до Находки, Драныш драные колготки!» Меня это бесило, но в целом я не обижалась, потому что чувствовала себя скорее находкой, чем «драныш», и к тому же мне нравилось их повышенное внимание. В какой-то момент я была так восхищена природой парней, что и сама жалела, что не родилась парнем. Но сейчас мне кажется, что рождение в женском теле – это лучшее, что могло произойти со мной.

Поцелуи с Майклом Джексоном

Павел: Меня накрыло первой любовью в детском саду. Мы жили на «Молодежной» в Москве, недалеко от нас находился детский сад СЭВ (Союза Экономической Взаимопомощи), куда ходили дети из социалистических стран. Каким-то образом меня туда пристроили. Вообще-то я очень боялся ровесников. Дети казались мне дикими и неуправляемыми. Взрослые мне нравились больше, потому что они были скованы правилами вежливости. Но дети-иностранцы были не такими уж дикими, поскольку все из разных стран и чувствовали себя немного потерянно. Тем не менее я очень боялся их. Путь в детский сад пролегал через лес. Каждое утро мама или папа вели меня сквозь этот лес к саду. Прежде чем прийти туда, я выбирал в лесу какую-нибудь ветку в форме пистолета. С этим «пистолетом» чувствовал себя более уверенно перед лицом ровесников. Но потом я влюбился, и «пистолеты» стали не нужны. Это была болгарская девочка по имени Кристина. Любовь оказалась взаимной, воплощалась она в идее, что мы с ней должны постоянно держаться за руки. Кажется­, автором этой идеи была Кристина. Хотя атмосфера в этом детском саду была достаточно либеральной, тем не менее нас все же расцепляли по разным надобностям, что каждый раз сопровождалось яростным сопротивлением, порой переходящим в истерики и слезы. Но потом родители Кристины уехали обратно в свою Болгарию и девочку, естественно, забрали с собой. Наши руки расцепили навсегда. Я впервые изведал горечь утраты. На какое-то время мне удалось перебросить нежные чувства на польского мальчика Томека, но его вскоре­ тоже увезли. Так я понял, что любовь и дружба достаточно непрочны в нашем земном мире.

Ксения: Пока я училась в школе, я несколько раз первой проявляла симпатию к мальчикам. Я считала так: лучше признаться и быть отвергнутой, чем не признаться и ждать, когда­ кто-то из них что-то поймет и проявит себя. Но никакой ожидаемой реакции на мои открытки и чувства почему-то не поступало. Лишь однажды после моего признания мальчик позвал меня гулять. С другом. Я в ответ взяла с собой подруг. За всю прогулку он не сказал ни слова, говорил только его друг, а когда в конце «мой» произнес пару слов, я услышала его девчачий голос и сразу в нем разочаровалась.

Иногда мне даже казалось, что я влюблялась, но после расставания сразу начинало казаться, что это не любовь, а просто жизненный опыт. В мечтах я влюблялась в Лагутенко, Мэрилина Мэнсона и других идеализированных мною героев. Первым мужчиной, с которым я целовалась, был Майкл Джексон. Это был плакат, и мы делали это в шкафу. Тогда я еще даже не знала, кто такой этот самый Майкл, но мне было достаточно того, что между­ нами тайная и недоступная для чужих глаз связь – в шкафу. Мне всегда нравились особенные, отъехавшие мужчины, наделенные женскими качествами, смешные и с дико закрученным сознанием. И бесило все связанное с брутальностью и маскулинностью.

Будущее фаллоса

Павел: Что касается меня, то я действительно никогда особо не отождествлял себя с мужчинами, впрочем, как и с женщинами или с какими-либо сексуальными меньшинствами или большинствами. Иногда отождествлял себя с детьми, иногда со стариками, очень часто с животными или растениями, а чаще всего с какими-то воображаемыми существами. В целом чувство принадлежности к человеческому виду во мне очень ослаблено. Недавно я нарисовал серию рисунков «Морские автономные фаллосы». Это утопическая фантазия о будущем, когда мужчин наконец-то не станет, останутся только женщины, а их развлечению и удовлетворению будет способствовать категория существ под названием «морские автономные фаллосы». Это должны быть такие независимые фаллосы, находящиеся в постоянном возбуждении, живые, обитающие в морских водах, наделенные разумом и веселым и дружелюбным нравом. Эти фаллосы способны разговаривать, петь песенки и рассказывать сказки. Они будут ласково вплетаться в состав женского мира на планете Земля.

Ксения: Ты готов стать говорящим фаллосом?

Павел: Морально готов, но, боюсь, во мне пока что много лишнего. Потребуются века отшлифовки и эволюции для формирования этих идеальных существ.

Ксения: А меня такое будущее совсем не привлекает.

Павел: Да? Почему?

Ксения: Пытаюсь представить рядом с собой автономный тусующийся член – немного обломно. Мне нравятся мужчины целиком. Меня с детства вдохновляли только мужчины. Кумирами были исключительно мужчины, на женщин я не ориентировалась. Не знаю, может быть, это влияние нашего­ патриархального общества или сексизм? Но мне действитель­но казалось, что мужчины очень интересны, а все, что мне нужно женского, есть во мне. Мужская природа тем и гипнотизирует меня, что она отличается от моей.

Павел: Меня же всегда дико вдохновляли женщины и очень занимали физиологические и психологические различия между полами. Короче, женщины и мужчины очень друг другу нужны. 

Ксения: Нужны, даже не буду спорить. Кстати, мои отношения с парнями приобрели более мирный характер, когда после 9-го класса я поступила в колледж и в меня влюбилась большая­ часть парней этого учебного заведения. Там уже никто надо мной не издевался, скорее наоборот – восхищались. Я была рада, но мне почти никто там не нравился.

Любовь в подарок

Павел: Мне хотелось бы еще затронуть тему эксгибиционизма и вуайеризма. Меня эта тема всегда волновала, а сейчас я еще к тому же пишу автобиографический роман под названием «Эксгибиционист» (поскольку я всю жизнь делаю выставки, мыслю выставками, а выставка по-английски будет exhibition, я являюсь профессиональным эксгибиционистом). Как, в об­щем-то, почти любой художник. То же самое можно сказать и о тебе, и даже в большей степени, поскольку ты не только художник, но еще и модель. Для модели состояние естественного эксгибиционизма – необходимый элемент профессии. При этом во мне еще более значительное место, нежели эксгибицио­низм, занимает вуайеризм. Это также неотъемлемо от состояния художника – желание смотреть и подсматривать.

Ксения: Для меня характерен переход эксгибиционизма в нарциссизм. Выражаю я это в дневниковом стиле своего творчества и во множестве автопортретов, которые я могла бы назвать своим Self Sketch Diary. Эксгибиционизм на людях для меня сильно зависит от обстоятельств, эмоциональный эксгибиционизм мне ближе, чем физический.

Павел: Мне вспоминается такой эпизод. Как-то раз, году, наверное, в 1999-м, я стоял на плоской крыше одного дома в Тель-Авиве. Там происходила какая-то танцевальная вечеринка, и очень много нарядной молодежи (и я в их числе) стояли вдоль парапета, болтая и смеясь, глядя вниз на бульвар Ротшильда. Была светлая ночь, почти как в Питере. Бульвар был безлюден и пуст. Вдруг в глубине бульвара показался быстро мчащийся открытый автомобиль, он поравнялся с нами и резко затормозил. За рулем девушка, рядом парень. Они увидели нас, заметили наши радостные рожи. 

Она была сверху, естественно. Длилось это недолго, довольно быстро они вскочили, радостно помахали нам руками, прыгнули в свой автомобиль и умчались. Они сделали это специально для нас, это был некий дар, радостный и бескорыстный подарок тем девочкам и мальчикам, которые стояли на крыше. И все так это и поняли. И были очень восхищены и воодушевлены. Это был акт парного любовного эксгибиционизма, который превратил нас всех в группу восторженных вуайеристов. Это воспоминание кажется мне очень эйфорическим.